"Аида" в "Геликон-опере" - о недосягаемом счастье

Театр "Геликон-опера" ничего не делает для галочки. Там закон: если премьера ничего не добавит к много раз виденному - зачем она? Поэтому "Геликон" - театр открытий неведомого. Даже в хорошо знакомом. "Аиду" меломаны знают наизусть, но писать о премьере стараюсь так, чтобы избежать спойлеров - здесь оперу слушаешь словно впервые: не знаешь, куда все пойдет и чем закончится. Нельзя украсть у будущих зрителей счастье первооткрывателей.

Не вчитавшиеся в программку не поймут, что сталось с увертюрой - она увеличилась более чем вдвое. Начинается, как всегда, нежнейшей темой страдающей Аиды, но потом обретает мощь, активизируются самые конфликтные мотивы оперы, пошла яростная сшибка тектонических плит, под гнетом которых погибнут герои.

Это масштабное симфоническое полотно должно было прозвучать в миланской премьере 1872 года вместо привычной нам прелюдии, но рукопись появилась слишком поздно, оркестр не успевал ее освоить, и Верди вернул первый короткий вариант. Партитура надолго залегла в архиве, пока ее не откопал и не исполнил в концерте Артуро Тосканини. В театральном спектакле она впервые звучит в "Геликоне".

Именно в ней дирижер Валерий Кирьянов задает предстоящему действу иной накал - несопоставимо более трагичный жар схватки надземных сил, движущих героев по тропам двоедушия, ревности, интриг, предательств и гибельных войн. С этого момента оркестр становится не просто участником событий, но их средой, их мятежным сердцем, их драматургией - он дышит дыханием героев, объединяя все сущее в один пульсирующий организм, создавая единство, каким в идеале и должен быть оперный спектакль, - синтез звуковых стихий, пластики, живописи, света и авторской мысли. Его демонстративная условность - простор для фантазии и плодородное поле для метафор и ассоциаций.

Постановщик спектакля Дмитрий Бертман не оставляет нам ложных иллюзий: здесь нет совершенных героев. Все персонажи - жертвы не только бездушия государственной машины, но и диких, обуявших их страстей, ослепляющей, лишающей разума любви. Радамес долго не может выбрать между сиятельной Амнерис и красивой пленницей - целуется с властью, но и Аиду держит вблизи на привязи: рабыня, с такими церемониться не принято, но чертовски хороша! Эфиопская принцесса Аида, от власти отлученная, о ней тоскует и при случае мстительно ее примерит. Здесь "народ" уже не "безмолвствует" - послушный фараону, он марионеточно дергается, ходит на шарнирах, театрально ужасается и коллективно восторгается, всегда готовый казнить, но не готовый миловать.

Мизансцены торжественны, парадны, помпезны. Здесь жрецы, перебинтованные, как мумии, но частично облаченные в золотые полу-пиджаки дневнеегипетского офисного планктона, судят героев так, как надо, и приговор выносят по заранее выписанным нотам. И напрасно яростная Амнерис взывает к милосердию - такие нежные чувства в нотах не прописаны, поэтому все тут обречены, включая и державный Египет.

Спектакль трагически красив. Сценография Тауно Кангро и Ростислава Протасова монументальна, но изменчива, текуча, мерцательна: здесь все в движении: плоскости, на которых происходит действо, многометровые статуи дворцовых музыкантов и вещих кошек, силуэты пирамид; третий акт с грезами о райском саде загадочным свечением циклопических растений напомнит неземную красоту Аватара, гиганты-скелеты погибших воинов, застывшие в неестественных позах жертв Помпей, - о верещагинском "Апофеозе войны". Древность - это обожествление природных сил, и в изобразительном строе спектакля можно услышать анималистические мотивы. Люди вписаны в природный мир: одеяния причудливы, их покрой вобрал в себя все века человеческой истории, золото царского облачения смахивает на чешую варана, руки Верховной жрицы - крылья нервной бабочки (костюмы Ники Велегжаниновой). Мятущейся, потерявшей себя Амнерис придана пластика паникующего зверька, хамелеона, меняющего расцветки от торжественно золотой до землисто-серой: всесильная дочь фараона бессильна обрести счастье взаимной любви - это открытие приводит ее в ярость. Но и само счастье эфемерно, как солнечный луч: ослепит - и исчезнет. Неожиданный финал спектакля - тихий апофеоз зыбкости, призрачности, тоски по недосягаемому. Словно сами чувства уже отделились от их обладателей и живут своей мистической, облачной жизнью привидений.

Режиссер мастерски использует все пространство уникального геликоновского зала "Стравинский", играя с его акустическими ресурсами: в сценах триумфа Радамеса во втором акте "египтяне" рассеиваются по залу, заполняя проходы и ложи, на сцене остаются отчаявшаяся Аида и ее молящие о пощаде соотечественники. Звучания солистов и хора окружают и поглощают нас, как вышедший на берег смерч - мы оказались в самом чреве вердиевских стихий, их мощных водоворотов, ураганных вихрей, их грозной трагической красоты, - впечатление незабываемое.

Геликоновская труппа всегда была звездной. В премьерный вечер Аиду пела Елена Михайленко с ее сильным, звучным, глубоким сопрано; путь Радамеса с его колебаниями, трудным выбором, предательством и глухим отчаянием прошел вокально безупречный, эмоционально выразительный Иван Гынгазов, коварной Амнерис была опытная Ксения Вязникова. Второй вечер предъявил публике экспрессивного, очень перспективного тенора Шоту Чибирова (Радамес), сопрано Ирину Окнину с ее царственной осанкой и лицом Веры Холодной (Аида); в партии Амнерис была Юлия Никанорова с ее непосредственностью избалованной девчонки и пластикой змеи. В театре отменно хороши басы: Алексей Тихомиров и Михаил Гужов (Рамфис), Александр Киселев и Григорий Соловьев (Царь Египта). Драматично, но без лишней экзальтации провели партию Амонасро Алексей Дедов и Алексей Исаев.

В целом новая "Аида" - событие в музыкальном мире. "Геликон" по-прежнему настаивает на том, что "гранд-опера" должна быть не только музыкально безупречной, но и зрелищной, эстетически насыщенной и сюжетно напряженной, что ее нужно не только наблюдать и слушать, но и пережить. Возник глубоко трагический спектакль, оставляющий в душе долгое эхо.

Автор: Валерий Кичин
Источник: Российская газета