Гиль Шохат: ««Альфа и Омега» – история, которую мне открыл Эдвард Мунк»

По своей популярности в Израиле Гиль Шохат несомненный селебрити. Замечательный пианист, даровитый композитор, харизматичный дирижер и блестящий популяризатор музыки, во всем своем творчестве он стремится к совершенству.

Гиль родился в Тель-Авиве в семье, где переплелись Восток и Запад. Его мать, Ципи Шохат, музыкальный обозреватель газеты «Ха-арец», потомок выходцев из Польши, а отец, Иехуда, в течение долгих лет руководивший одной из центральных школ, уходит своими корнями в древний Вавилон, современный Ирак.

Уже в 5 лет Гиль начал играть на рояле и параллельно сочинять музыку. Он рос в совершенно уникальной творческой атмосфере. Список его педагогов по всем специальностям восхищает уровнем и разнообразием: пианист и педагог Арье Варди, композиторы Андре Хайду, итальянец Лучано Берио, англичанин Александр Гёр. Он выпускник Тель-Авивской Академии музыки, Академии Санта Чечилия в Италии и университета Кембридж в Англии.

Гиль руководит несколькими фестивалями в Израиле, Италии и США, возглавлял несколько оркестров, камерных и симфонических, создал на сегодняшний день 9 симфоний, 4 оперы, 15 концертов для солирующих инструментов с оркестром и более 500 произведений хоровой и камерной музыки.

В своей манере композиторского письма он неизменно остается откровенным мелодистом, сочетающим самые разные направления и школы. Об этом он прекрасно рассказывает в своих лекциях-концертах, пользующихся в Израиле огромной и непреходящей популярностью. Именно с этого музыкального явления XXI века, этого музыкального синтеза, которому Гиль Шохат верен с первых шагов, и начался наш разговор.

– ХХ век создал некие разграничительные ячейки не только в музыке, но в искусстве вообще. Возникла потребность разграничить исполнительские и стилистические манеры и направления. В каждом из них были свои поклонники и апологеты, стремившиеся к профессиональному совершенству. Это было и хорошо, и не очень.

Действительно, появились великолепные мастера своего стиля и манеры, которые они досконально исследовали. С другой, появилось ощущение, что музыка должна соперничать с наукой, все более исповедуя научные принципы.

В ХХI веке концепция изменилась. Я понял, к чему мы идем, еще будучи студентом, и с тех пор лишь утвердился в правоте своего мнения. Выяснилось, что музыкальный мир в наше время идет по пути ломки подобных перегородок и разграничительных рамок.

Замечательно, мы уже знаем, что такое аутентичная музыка, что такое модернизм, алеаторическая, сериальная, додекафоническая и романтическая музыка и даже многое, что имеет отношение к поп-музыке. Теперь давайте сломаем перегородки и профессионально, на высоком уровне, начнем некую музыкальную диффузию, взаимопроникновение. Не склеивать искусственно, но подойти к этому с большим мастерством.

– К примеру, то что называется «кроссовер»… 

– Кроссовер это только одна из техник. В самом этом подходе заключена большая мудрость. С одной стороны, сохранить уровень профессионализма, музыкальные возможности и способности, которыми мы овладели за это время, с другой – создавать новые сочленения, которые приблизят тебя к публике.

Я с большим уважением отношусь к публике. Конечно, есть и такой подход, мол, я делаю свое собственное искусство для тех, кто готов его принять и полюбить. Это очень профессиональный, обоснованный и искренний подход, но у него есть одна большая проблема: ты, как исполнитель, композитор, дирижер, обращаешься к очень узкому кругу собственных почитателей. Если же ты хочешь привлечь новую и широкую публику, нужно искать другие пути. И результат не заставит себя ждать.

– Я знаю, что концерты с вашими объяснениями и составленными вами программами собирают тысячи слушателей.

– Я могу лишь привести конкретные цифры: на наши концерты мы продавали в среднем около полумиллиона билетов в год. У наших серий концертов есть 30 тысяч держателей абонементов. И это в 36 концертных залах, находящихся в большинстве своем, в регионах.

Эти концерты носят именно такое название «Серия Гиля Шохата». По израильским меркам это очень внушительные цифры. Кроме того, есть концерты под открытым небом, бесплатные, которые привлекают широкую публику, которая именно там знакомится с новой для себя музыкой.

– Насколько Гиль Шохат-композитор, автор опер, симфоний, концертов для солирующих инструментов, создатель академической музыки, присутствует в этих сериях?

– Моя музыка обращена к более специфичному кругу слушателей. Ее в большинстве своем исполняют симфонические и камерные оркестры, как в Израиле, так и за рубежом.

В наши серии концертов я ввожу в программы музыку Пуленка, Рахманинова, Стравинского и некоторые свои сочинения. Но надо отметить, что публика принимает это куда менее восторженно.

– То есть вы предлагаете слушателям в первую очередь то, что им близко и понятно?

– Именно так. Если вы думаете, что Моцарт или Рахманинов делали нечто другое, то ошибаетесь. «Волшебная флейта» была обращена к широкой публике. Да, там есть философские и мистические пласты, с отсылкой к масонским ложам вольных каменщиков, но это не меняет ее открытости широкому слушателю. Или Вариации на тему Паганини Рахманинова и его аранжировки музыки Крейслера.

Разве это умаляет гениальность этих композиторов? Бетховен тоже писал для широких масс. Его Девятая симфония – это гимн народу.

Что обязательно есть в моих сериях концертов – это фортепианные концерты Грига, Моцарта, Бетховена и других композиторов. Публика обожает фортепианные концерты. Именно в них я нередко позволяю себе вещи, которые, в общем-то, не приняты в академическом исполнении.

В первом отделении популярная певица или певец исполняют в сопровождении симфонического оркестра знакомые и любимые песни. Затем я играю Концерт Моцарта, где в каденциях импровизирую на темы песен, которые только что звучали. И публика принимает это «на ура». После огромного числа таких концертов выработалась концепция, которая позволяет объединить художественный уровень программы и вкус публики.

Безусловно, есть коллеги, которые не согласятся с моим подходом и моим видением и будут настаивать на том, что истинный артист должен предлагать только то, что он считает высоким искусством. Но я утверждаю, что это вопрос компромисса, в результате которого выигрывают обе стороны.

– На сегодняшний день вами написаны четыре оперных произведения, все для Израильской оперы, все на иврите. Это «Детские мечты» на текст выдающегося израильского драматурга и поэта Ханоха Левина, детская опера на тексты Вильгельма Буша «Макс и Мориц», «Мать и сын» на древние тексты о сыне воине и матери, ожидающей его, и самая известная из них «Альфа и Омега». Это была ваша инициатива или заказ оперного театра?

– Во всех случаях, связанных с оперными сочинениями, идея исходила от меня. Симфонические и камерные произведения в большинстве своем заказываются оркестрами или ансамблями. В случае с оперными опусами я должен быть связан с их тематикой духовно и интеллектуально, это должно быть в крови, в душе, очень глубоко. Иначе я не смогу в течение года-двух сидеть и по десять часов в день работать над произведением.

– Вы создаете свои оперные сочинения на тексты на иврите, обращаясь к публике, близкой и понятной вам, что априорно ограничивает число слушателей. Ведь «Макс и Мориц» — это перевод на иврит с немецкого, как и «Мать и сын» — перевод древних текстов Месопотамии. И, если «Детские мечты» Ханоха Левина существовали в форме драматургического произведения, знаменитой его пьесы, то «Альфа и Омега» были полностью плодом вашей фантазии.

– Прежде всего хотел бы заметить, что у меня есть произведения, созданные на тексты израильской поэтессы Эльзы Ласкер-Шюлер, писавшей только по-немецки. Я писал сочинения и на английские тексты, написанные для меня англоязычными поэтами. Поль Верлен и Шарль Бодлер в оригинальных версиях тоже озвучены мной в музыке. Я писал на стихи Петрарки на итальянском, заказывал тексты на арабском языке у израильского поэта-араба Ава Абу Ханна для произведения, премьера которого была с Израильским Филармоническим оркестром.

Хотя я владею всеми этими языками, нельзя забывать, что каждый человек прежде всего «оттиск пейзажей своей родины». Тем более в оперных сочинениях, которые во всем мире принято сейчас исполнять на языке оригинала. Где бы я ни жил, я останусь тель-авивцем, на каком бы языке я ни писал и ни говорил.

– Но тема, выбранная вами для «Альфа и Омега», не имеет непосредственного отношения к культуре на иврите. Она универсальна, философия принятия или непринятия чужого и чуждого, синтеза и слияния противоположностей и внешних несовместимостей.

– Все началось с художественной выставки Эдварда Мунка в тель-авивском музее. Я попал на нее, когда мне было лет 15. Я был весьма любознательным юношей, книжным червем, как говорят. Знал до этого только одну работу Мунка, его знаменитый «Крик». Эта работа настолько меня впечатлила, что я даже написал фортепианное произведение на эту тему.

Там, на выставке, я увидел и его «Мадонну», «Больную девочку», «Танец жизни»… Каждая из этих картин – истинно музыкальное произведение. Мунк – один из самых музыкальных художников своего поколения. Есть в его картинах и элемент времени, когда ты ощущаешь некую поступь жизни.

Где-то в углу выставки я увидел 20 литографий, созданных Мунком в 1908 году, представлявших собой некую историю. Он написал и сопроводительный текст на норвежском о первых людях на Земле, Альфа и Омега.

Его рассказ начинается в манере библейских текстов, где описывается любовь между Альфой и Омегой (вспомним, что это первая и последняя буквы греческого алфавита). Ведь изречение это принадлежит Иисусу: «Я есть Альфа и Омега», то есть, начало и конец. Император Константин, закрепивший в IV веке христианство в Европе, выпустил даже монеты с символами альфы и омеги.

Мунк привнес это начало и конец в историю любви и взаимоотношений между мужчиной и женщиной, когда женщина изменяет мужчине со змием, то есть отсылка снова к библейскому сюжету. Но разница в том, что от этого союза рождаются некие существа-гибриды. Она не осознает происходящего, она тоже своего рода жертва змея.

Эта история, которую мне открыл Эдвард Мунк, уже тогда меня безумно впечатлила. Я носил ее в своем сердце много лет, пока не представилась возможность передать это в музыке по заказу Израильской оперы.

Либретто «Альфа и Омега» я отдал двум поэтам, имена которых не были известны в этой области. Это сочинение их прославило. Их имена – Дори Манор и Анна Герман.

Должен заметить, что на своеобразный литературный тендер, который я устроил, подали свои тексты довольно известные израильские поэты и писатели. Но Дори Манор написал буквально гипнотический текст, который известнейшая израильская поэтесса, Далия Рабикович, назвала одним из самых прекрасных, пленительных и чувственных в израильской поэзии. Это ошеломляющий своей красотой ивритский текст. Каждое слово, каждый звук, каждое изречение в нем источает абсолютнейшее поэтическое совершенство и феноменальную, почти физически ощутимую, чувственность.

Сам текст и вся опера, без преувеличения могу сказать, переносит нас, людей XXI века, живущих в сумасшедшем ритме современности, со всеми модерными технологиями, в некое первозданное, первобытное, почти животное состояние. Ведь эта тема зачатия и рождения существ-гибридов пробуждает у Омеги все сексуальные инстинкты, а в Альфе вызывает всю агрессивность, необузданную ревность, преследование и желание мести.

Но, в завершение, Змей обращается к публике с утверждением, что мы все здесь существа-гибриды, со всеми человеческими качествами и животными инстинктами. Здесь нет морализации, что хорошо, а что плохо, надо просто осознать и признать реальность.

В основе всех монотеистических религий лежит догма, что Всевышний создал человека в один день. Но мы-то знаем, что это не так. Даже самые ортодоксально религиозные люди знают, что это библейская догма. Мы далеко ушли от первобытных животных, но мы все же принадлежим к этому виду.

Я много читал и размышлял над процессами созидания и развития. Могу с уверенностью сказать, что тогда, на этой выставке Мунка, я внутренне дал самому себе клятву, что напишу оперу на тему Альфы и Омеги.

– А как возникла идея постановки «Альфа и Омега» в Геликон-опере?  

– Когда я работал над этим спектаклем в Израильской опере, а было это где-то лет 20 назад, вокруг все говорили о созданном в Москве необыкновенном театре с поразительно талантливым режиссером Дмитрием Бертманом. Ведь в Израильской опере и тогда, да и теперь, работает немало выходцев из России.

Я запомнил это имя. И в один прекрасный день Дмитрий позвонил мне и предложил встретиться. Я уезжал на следующий день за границу. Для встречи у нас был один вечер, и я пришел к нему в гостиницу прямо в концертной одежде. Мы просидели в гостиничном кафе до двух часов ночи, как сейчас помню, он сказал, что должен поставить «Альфа и Омега». Не знаю, видел ли он оперу на сцене или слышал запись.

Спустя некоторое время связь между нами возобновилась благодаря его однофамилице, замечательной израильской певице Ире Бертман. Эта опера уже ставилась в нескольких странах, включая Японию. Но я и мечтать не мог, что она станет частью репертуара московской «Геликон-оперы».

Я поехал в Москву, посетил театр, впечатлился и певцами, и самим залом, познакомился с репертуаром. Это было восхитительно. Мой тогдашний визит заложил основу теплой дружбы между мной и Димой Бертманом, которого я считаю одной из самых ярких творческих личностей, блестящим режиссером и потрясающим человеком.

Постановка «Альфа и Омега» в Москве — это колоссальнейшее достижение и для этой оперы, и для меня лично.

Беседовал Йосси Тавор
Источник: СLASSICAL MUSIC NEWS