Русский мир. Юрий Тимофеев. Былина о мечтателе.
Шесть оперных театров в Москве ‒ больше, чем в любой столице мира. Но даже самый молодой из них, «Геликон-опера», основанный в 1990 году Дмитрием Бертманом, отметил в нынешнем году скромный, но юбилей. К 25-летию в театре поставили одну из самых русских по духу опер – «Садко».
Театр мысли
К памятной дате была окончена реконструкция исторического здания на пересечении Калашного переулка и Большой Никитской улицы – бывшего Центрального дома медика, а некогда дома княгини Шаховской. Перестройка превратила старомосковский квартал со ставшим логотипом театра Красным крыльцом на пузатых бочках в стиле XVII века в современнейший театральный комплекс. Его ядро – новый зал на 500 мест, выстроенный с учётом опыта великих театральных реформаторов Вагнера и Мейерхольда. Плюс несколько залов поменьше – одним из них остаётся отреставрированный зал с колоннами старого княжеского дома.
Как и во всяком храме искусств, в новом здании присутствуют подобающие ему святыни. Например Гиппокрена – источник вдохновения с горы Геликон, где некогда обитали музы. Камни из мостовых Зальцбурга, Байройта, набережной Мойки – любители прекрасного поймут и оценят. Открылось новое здание, в соответствии с артистической традицией, представлением с элементами капустника, в котором слились и виртуозность, и задор, и приношения великим, не дожившим до торжества, и, понятное дело, самоирония – одна из композиций называлась «Геликон – театр полёта».
А я бы добавил – театр мысли прежде всего, мысли его основателя и художественного руководителя. Мысли парадоксальной и дерзкой, а порою и просто шокирующей.
«Русский Вагнер»
Выбор первой премьеры, сыгранной театром спустя несколько дней после открытия, вполне символичен. Опера «Садко», сочинённая Римским-Корсаковым за пять лет до наступления ХХ века, не без основания считается одной из самых русских по сюжету, духу и колориту. Господин Великий Новгород, зачарованное Ильмень-озеро, царь Морской и его дочь Волхова, превращающаяся в реку Волхов. Красочные народные сцены, неспешно, как и полагается в эпическом повествовании, разворачивающееся действие. И, конечно, музыкальные красоты – неспроста Римского-Корсакова называли «русским Вагнером». Всё так.
Но... Сегодня практически невозможно заставить зрителя высидеть огромный, почти четырёхчасовой и требующий большого внимания спектакль. Оттого и ставят «Садко», оперу-былину, по определению автора, не слишком часто. К своему 200-летию, в 1976 году, Большой театр восстановил прежнюю постановку 1948 года. В 1993 году в Мариинском театре «Садко» поставил Валерий Гергиев, его же силами опера в 2011 году была показана на своей «исторической родине», в новгородском кремле. Вот, пожалуй, и всё.
Классик отечественной оперной режиссуры Борис Покровский часто повторял, что опера – это драма, написанная музыкой. А потому всё, с развитием драматического действия не связанное, даже при высочайшем музыкальном качестве этого «всего» – может (а нередко и должно) быть сокращено. Так, в интерпретации «Геликона» опера Римского-Корсакова лишилась почти четверти своей музыкальной ткани, в частности, практически всей партии киевского гусляра Нежаты... Впрочем, в чисто музыкальном плане эти «швы» практически не ощущаются: оркестр под управлением Андрея Шлячкова звучит истинно по-вагнеровски. Правда, тоже чисто по-вагнеровски талантливый молодой маэстро иногда просто не слышит певцов.
Один из нас
Главный герой в концепции Дмитрия Бертмана – совсем не былинный богатырь, а самый обычный человек. Один из нас. Со всеми плюсами и минусами. Чем-то порою похожий и повадкой, и внешностью на бражника Гришку Кутерьму из другой оперы Римского-Корсакова, «Сказания о невидимом граде Китеже». И совсем чуть-чуть – на Емелю из известной сказки.
Садко Игоря Морозова полон молодой энергии, порывист, страстен. Но вся энергия его уходит почти исключительно в праздные мечты: «Кабы была у меня золота казна ... дружинушка хоробрая...».
Морозов, кстати, личным примером опровергает известную поговорку, что на детях талантливых людей природа отдыхает (отец певца – известнейший баритон Большого театра конца прошлого века). Но, чисто подсознательно стремясь походить на отчётливо угадываемых великих предшественников, он местами чересчур форсирует звук — а это с природой его голоса, увы, плохо совместимо.
Существует его Садко до поры до времени как бы в двух жизнях, в двух мирах. В одном – он потешает на пирах «хозяев жизни», разве не тем же занимался, в сущности, былинный Садко? А в другом – белые лебеди, Царь Морской, Океан-море синее, рыбки-золото перо, из которых сыплются золотые монеты, и, конечно же, царевна Волхова – девушка-мечта. Елена Семёнова – Волхова в труднейшей партии почти безупречна вокально, однако то, что именно она поёт, иногда проще понять с помощью бегущей строки.
«Мне голос был...»
По Римскому-Корсакову, все эти чудеса надлежит воспринимать всерьёз. А в геликоновском спектакле, оформленном Татьяной Тулубьевой и Игорем Нежным, тоже сосуществуют два мира. С одной стороны – те самые боярские шубы и прочая историческая атрибутика, с другой – сквозь «трубу времени» на сценическом заднике отчётливо видно то самое Красное крыльцо и угадывается обычный современный московский двор. Так что зритель волен сам выбрать, какой из миров ему ближе...
А в момент, когда Садко грезится лихой «корпоративчик» у Морского Царя (Станислав Швец), почему-то смахивающего на олигарха, возникает мир третий. О нём главному герою напоминает голос Николая Чудотворца (Андрей Вылегжанин) – и во времена царской, и тем более советской цензуры этот персонаж назывался Старчище Могуч Богатырь в образе калики перехожего – покровителя мореплавателей и путешественников: «А тебе, гусляру, не велика честь тешить гуслями царство подводное»...
Голос святителя напоминает главному герою о том мире, в котором до того он существовал, мягко говоря, чисто формально: мире его собственной семьи. О её о былом состоянии весьма выразительно говорит остов разбитой лодки на авансцене. Конечно, законная супруга Любава Буслаевна (Ирина Рейнард) с тремя детишками мал мала меньше не столь эффектна, как Волхова, даже демонстративно-невзрачна и сера как мышка... Зато не предаст и помолится за мятущуюся душу Садко в тяжкую минуту. А коли есть семейный очаг и крепкий тыл, то, если задуматься, и «золота казна», и «бусы-корабли», и «дружинушка хоробрая» – дело наживное.
Юрий Тимофеев, «Русский мир»
http://russkiymir.ru/publications/198830/