Интервью Михаила Гужова. «Самый плохой оригинал всегда лучше плохой копии»

30.07.2014

«Самый плохой оригинал всегда лучше плохой копии»

Накануне спектакля «Борис Годунов», который состоится 9 августа 2014 года в музее «Коломенское» мы беседуем с исполнителем главной роли заслуженным артистом России Михаилом Гужовым.

- Михаил, недавно Вы получили звание заслуженного артиста России, какие мысли и чувства испытываете?
- Я уже человек не советской эпохи, вот когда это звание получали Ирина Константиновна Архипова, Владимир Андреевич Атлантов... Сейчас значение этого звания поменялось, потому что в то время к званию прилагалось множество льгот, но я об этом не думаю, потому что как сказала Галина Павловна Вишневская – звания в Советском Союзе давали потому, что платить было нечем, а звание повышало зарплату. Я видел таких актеров, которые получали звание и говорили себе – я гений, тогда у них в жизни наступала остановка.

Наличие звания не должно ослаблять мое стремление развиваться творчески, совершенствовать мастерство артиста. Меня это наоборот подстегивает, поднимает планку. Я учу партии, нахожу новые краски, хотя конечно не знаю может ли влиять звание на это, я сам еще до конца не понял, но в любом случае - это приятно, и я благодарен «Геликону» и Дмитрию Александровичу Бертману, что такое событие произошло в моей жизни.

- Михаил, Вы пришли в профессию сразу после окончания Московской консерватории?
- Даже раньше. Я пришел в театр им.Станиславского и Немировича-Данченко будучи студентом второго курса Консерватории, как раз в тот момент, когда театр раскололся и часть музыкантов ушла к Колобову в «Новую оперу». А я просто ходил со своим другом певцом Ахметом Агади смотреть спектакли и он предложил - может быть пойти и прослушаться в театре? Меня поддержал и мой педагог, замечательный баритон Анатолий Александрович Лошак.

А, может быть, и еще раньше я стал интересоваться профессией оперного певца. Когда я пришел в Консерваторию, то стал сразу посещать Оперную студию – Оперный театр Московской консерватории. По актерскому мастерству у нас был педагог Борис Александрович Персиянов. Мне сразу было интересно принимать участие в спектаклях.
Да и еще на подкурсе в училище Ипполитова-Иванова меня интересовал именно оперный театр. Все студенты находили себе образцы для подражания, и я не был исключением, я нашел для себя образец – Федора Ивановича Шаляпина, переслушал все записи. Педагоги конечно меня ругали. Только потом я понял, что надо исходить из своего естества, индивидуальности. Титта Руффо в своей книге «Парабола моей жизни» сказал: «Самый плохой оригинал всегда лучше хорошей копии».

- Сейчас уже можно говорить об индивидуальности Михаила Гужова?
- Я считаю, что оперный певец должен быть многогранным и петь старинную музыку, русскую, оперы, романсы. Чем шире у тебя репертуар камерный, тем шире у тебя возможность создать краску и в опере. Я пою городской старинный романс и могу потом что-то привнести в оперную партию, голос обогащается, насыщается красками, содежанием, я понимаю как надо интонировать. Борис Годунов - это одно, Иван Сусанин - это совсем другое, а Линдорф из «Сказок Гофмана» - это третье. Совершенно разные по духу персонажи. И очень сложно спеть спектакль «Сказки Гофмана», а через день, к примеру, надо петь Царя Додона. Это очень сложно, я вживаюсь в образ, и для того, что бы переключиться, нужно время, а не всегда оно есть. Но артист в современном театре просто обязан уметь это делать быстро. И «Геликон» мне дал в этом плане очень много. Совершенно искренне, положа руку на сердце я говорю – без «Геликона» я бы не состоялся как артист. Я пришел в театр в 1997 году на роль Фараона в «Аиде», и понял, что надо все быстро учить, быстро схватывать. В Большой театр я попал в 1998 году и застал еще тот Большой театр, когда художественным руководителем оперной труппы была Бэла Андреевна Руденко, музыкальным руководителем был Марк Фридрихович Эрмлер и была плеяда великих певцов, я смог набраться вокально-исполнительского мастерства. А в «Геликоне» происходило становление актера, творческой личности. Шаляпин говорил, что очень трудно совместить драматическое искусство с вокалом. Мне повезло, и я в своей жизни получил комплекс. И я считаю, что можно и нужно совмещать, эти два вида объединяет наша органика. Актерские краски, сценические жесты развивают тебя как певца. По мере работы в «Геликоне» над новыми ролями я развивался и как певец. Случается конечно, что актерство может так захлестнуть, что ты можешь уйти от вокала, это тонкий процесс и надо тщательно следить за ним. Ни в коем случае не должно быть одно в ущерб другому, должен быть органический комплекс.

Когда ты поешь роль, возвращаешься к ней еще и еще раз, и появляется все время новое.

Я слышал как многие певцы рассуждают - как надоело петь одно и тоже. Но я не могу спеть одинаково одно и то же произведение. Я считаю, что это неправильный подход.
Каждый раз к одному произведению можно подходить по-разному.

Для меня труд композитора сравним с трудом художника. Я часто бываю в Третьяковской галерее, смотрю Врубеля. Каждый мазок, как и каждая нота у композитора, написаны с кровью. Столько мыслей чувств, и исполняя произведение, я только приближаюсь к замыслам, познаю каждый раз новое. И если я чувствую, что композитор вложил свою душу в произведение, то я должен так же подходить к его исполнению. Это сотворчество, это творческое притяжение.

- Так что же для Вас при таком подходе партия Бориса Годунова?
- С этой ролью у меня очень много связано. Редакция Дмитрия Шостаковича, в которой мы исполняем спектакль, для меня была сложна на первом этапе. Поскольку до этого я пел в Нижнем Новгороде и в Астрахани партию Бориса, но в редакции Римского-Корсакова. Обычно все басы поют именно в этой редакции, и мне пришлось перестраиваться. Очень много отличий. Сцена «Терем», монолог «Достиг я высшей власти», у Римского-Корсакова Борис более эпический, возвышенный - «Тяжка десница грозного судьи...» У Шостаковича Борис более человечен, не пафосный, а семейный человек. Что полностью соответствовало режиссерской идее Дмитрия Бертмана. В «Тереме» он предстает не как царь, а как отец любящий своих детей, он отводит душу, разговаривает с детьми, отдыхает от тяжкой десницы власти. От возвышенной поэзии Пушкина мне пришлось спуститься на землю, убрать пафос, это был новый персонаж для меня. Глубокий драматический образ, на котором многие басы совершенствуются. Здесь можно бесконечно искать и находить разные краски.

У меня с Борисом Годуновым вообще своя история взаимоотношений. Однажды я ехал в машине из Самары в Чебоксары, где должен был петь Варлаама. Доучиваю партию на ходу. Вдруг раздается звонок и меня просят спеть Бориса, снова в редакции Римского-Корсакова. И я спел, перестроился после редакции Шостаковича. А потом пригласили в постановку «Бориса Годунова» режиссера Нины Чусовой, после реконструкции Самарского оперного театра. И там я пел партию в первой редакции Мусоргского.

- Непростой персонаж в непростых уcловиях open air в Коломенском, на площади церкви Вознесения Господня, что-то изменится для Вас?
- Это очень интересный опыт для меня. Я участвовал в таких акциях. В Печерском монастыре на открытом воздухе, но пел не Бориса Годунова. Так что будет другое внутреннее ощущение, интересное, новое.

Беседовала Ирина Плотникова