Ревизор: "Упавший с неба" в "Геликон-опере" — спектакль, объединивший эпохи

В канун Дня Победы на сцене "Геликон-оперы" впервые после реконструкции здания театра был показан спектакль по мотивам последней оперы С.Прокофьева "Повесть о настоящем человеке" и кантаты "Александр Невский" в постановке Дмитрия Бертмана.

Фактически, Д.Бертман создал новое произведение на основе прокофьевского музыкально-драматургического материала, двух его произведений с радикально различной судьбой.

С одной стороны, это опера "Повесть о настоящем человеке",которая в авторской редакции 1948 года даже не дотянула до премьеры, несмотря на ярко-выраженный, как теперь принято говорить, месседж автора "я свой", что не очень помогло композитору на известном Постановлении ЦК ВКП(б) 1948 года, посвящённом искусству.

С другой стороны, кантата "Александр Невский", выросшая из саундтрека к фильму С.Эйзенштейна и ставшая одним из самых исполняемых произведений С.Прокофьева.

Я совершенно сознательно употребляю слова, которые могут показаться несколько неуместными в этом контексте, потому что сам спектакль вызывает огромное количество аллюзий и ассоциаций, в том числе и тех, которые явным образом не были в нём заложены.

 Более того, то, что происходило 6 мая в зале "Стравинский" театра "Геликон", заметно выходит за пределы того, что можно было бы назвать оперным спектаклем, потому что сюда автоматически включается огромное количество контекстов, в том числе и социально-исторических.

"Упавший с неба" — это спектакль исторических арок, перекличек.

Часть из них совершенно очевидны, достаточно прямолинейны и диктуются самой музыкой. Понятно, что и опера, и кантата Прокофьева посвящены теме защиты родины от иноземных захватчиков, кстати говоря, одних и тех же, просто разделённых семисотлетним расстоянием.

Естественно, когда музыка "Александра Невского" включается в контекст эпохи Отечественной войны, это декларативно уже само по себе. А когда слева, с балкона, звучит "Мёртвое поле" из кантаты (Ксения Вязникова), а справа на сцене, наверху полуразрушенного дома, находится её "зеркало" из иного времени — Ольга, невеста Алексея, это уже лишено необходимости комментировать. Тем более, что тут же всплывает образ Ярославны из "Князя Игоря", вот так же, на стене крепости – то есть, степень обобщения и архетипичности очевидна.

Точно так же очевидны прямые ассоциации между русскими воинами XIII века и лётчиками середины двадцатого в хоре"Вставайте люди русские" — просто антураж поменялся. Вместо доспехов — форма лётчиков, вместо хоругвей — красные флаги.

 Другие арки следуют из драматургической концепции спектакля Д.Бертмана, совершенно отличной от либретто С.Прокофьева и М.Мендельсон-Прокофьевой, написанного по повести Б.Полевого, при том, что тексты, разумеется, остались прежними.

"Много лет спустя обыкновенный пенсионер, ветеран войны, лежит в самой обыкновенной больнице. Реальность накладывается в его сознании на события шестидесятилетней давности. <…> Но теперь, много лет спустя, героя навещает лишь один посетитель, которого интересует история его подвига — корреспондент немецкой газеты".

Собственно, сценография спектакля (сценография и костюмы — И.Нежный и Т.Тулубьева) выстроена из трёх статичных смысловых зон — это больница (или, если угодно, хоспис), хвостовая часть сбитого самолёта, которая сценически используется и как образ, своего рода, чрева кита, из которого выбрался в своё время Иона, и его стабилизатор как часть сценического пространства, и это задник сцены — полуразрушенные жилые кварталы как символ так же разрушенной мирной жизни и сценически как образ той самой стены Путивля, с которой звучал Плач Ярославны. Это ведь всё — об одном и том же. О мужестве и о горе.

Так вот, возвращаясь к мысли о том, что само по себе это событие является своего рода фактом искусства, перформансом и арт-объектом, даже если Д.Бертман не имел этого в виду, а если и имел, то не показывал вида.

Я, конечно, понимаю, что возражений долго ждать не придётся, но есть у меня ощущение, что опера С.Прокофьева "Повесть о настоящем человеке" целиком и полностью принадлежит советской эпохе. Её постановка в наши дни могла быть, скажем, историческим экспериментом, аутентичным воспроизведением памятника эпохе и, если бы не совпало с реставрацией этой самой эпохи, сошло бы за эдакое постмодернистское ретро. Включая в себя все эти замечательные и достаточно специфичные для оперного либретто слова как "комиссар", "ты же советский человек" и "настоящий большевик", которые в зависимости от эпохи радикально меняют коннотацию. Естественно, что Д.Бертман пошёл иным путём .

Но… В добрые старые времена мне довелось исполнить достаточно большое количество оперных произведений о подводниках, танкистах, двадцати восьми панфиловцах. То есть, произведений, пусть даже и менее талантливо написанных, чем "Повесть о настоящем человеке", но мотивационно принадлежащих к этому подмножеству.

Соответственно, и публика в зале была специфическая, а именно, двадцать-тридцать гостей столицы, слишком поздно понявших свою ошибку и курсанты военных училищ, заполнявших остальную часть партера.

Я, конечно, понимаю благие и чистые намерения администрации театра, но когда я увидел десятки пожилых людей в очереди к окошку администратора за бесплатными билетами, во мне проснулись эти воспоминания. Это всего лишь невольные ассоциации, потому на самом деле ветераны получили к празднику действительно хороший подарок. Тем более, что спектакли Д.Бертмана многоуровневы и построены обычно таким образом, что каждый может в них найти и увидеть именно то, что ему понятно и доступно.

 "Упавший с неба" не повторяет героический пафос "Повести о настоящем человеке". Это опера-спектакль о драме искалеченного и забытого лётчика-героя и финальная драматическая точка после плавного и не всегда очевидно-трагического течения событий — сцена встречи Мересьева с немецким корреспондентом под парадоксальнейшим образом подложенный тот самый фрагмент из "Ледового побоища", где звучит молитва на латыни, которую поют готовящиеся к бою немецкие рыцари, как самый зловещий и чуждый символ нашествия. Сцена рыданий лётчика, повисшего в объятьях немца, единственного человека, которому он нужен и который о нём вспомнил — драматургический "доворот" и эмоциональная вершина спектакля.

 "Упавший с неба", казалось бы, спектакль-агитка, по крайней мере имеющий для этого все предпосылки, в постановке "Геликон-оперы" получился настоящим честным произведением музыкально-сценического искусства, трагедией, в которой оказалось заложено огромное количество аллюзий, ассоциаций и смыслов.

Автор: Владимир Зисман
http://www.rewizor.ru/theatre/catalog/gelikon-opera/retsenzii/upavshiy-s-neba-v-gelikon-opere--spektakl-obedinivshiy-epohi/